allocco | двадцать человек по часу — это долгий процесс

Был такой замечательный московский учитель физики, Александр Рафаилович Зильберман. Каждому, кто хоть раз пытался решать задачки в журнале «Квант» это имя должно быть знакомо (хоть он и часто подписывался псевдонимами).

Недавно нашёл на ютубе запись его лекции для учителей физики, называется «Электростатика для умных школьников». Очень здорово он рассказывает, обращает внимание на мелкие детали (на которые обычно в школе внимания не обращают) и раскручивает их в целый сюжет. В общем, одно удовольствие это смотреть.

Зильберман, к сожалению, умер два с половиной года назад, ему было всего 64 года. Некий журнал «Семь искусств» посвятил ему большую статью в одном из своих выпусков. Там есть различные воспоминания его коллег, запись выступления Зильбермана на конференции Соросовских учителей физики (тоже довольно любопытно) и расшифровка интервью 1995 года для какой-то телепередачи.

Несколько привлекших моё внимание отрывков — под катом.

О службе народу

Александр Рафаилович, дело в том, что талант должен служить народу. Не бывает ли у Вас опасений, что те таланты, которые Вы видели и знаете сегодня, не будут служить народу, а будут служить чему-нибудь другому?

Я не согласен с этой постановкой вопроса. Что значит «служить народу»? Человек вообще не должен никому служить. Это неправильный подход. Человек — это личность. Он не для кого-то живёт на свете. Если общество разумно настолько, что может использовать то, что человек делает, во благо себе… так это задача общества, а не человека. Это армейский подход: мы вот вас призовём, и вы будете служить, а мы разберёмся, как вы будете служить, что вы будете делать, да? Это неправильно. Если общество разумно настолько, что оно даёт человеку развиться и использует плоды его труда во благо себе, — это разумное общество.

Во благо кому будут использованы те труды и те мозги, которые под Вашим оком вырастают?

Я думаю, что сегодня этот вопрос не так остро стоит, как, скажем, тридцать лет назад, когда все эти мозги занимались исключительно проблемами, связанными с оружием. Сейчас как раз появилась у человека возможность заниматься вопросами, полезными для народонаселения большой страны.

На чём строится такая Ваша уверенность?

Умнеем мы быстро. Как общество. Может, как люди — не очень, а вот как общество мы, конечно, сильно поумнели. Я это очень хорошо вижу. Общество сейчас во многом перестало быть самопоедающим. Общество, которое всё тратит на то, чтобы стать вооружённее, злее, воспитаннее, — это общество, которое поедает себя само, у него нет будущего. Общество, которое с ошибками, с глупостями, ещё с чем-то, но живёт как живой, нормальный организм, который не только щерится на всех стальными зубами, а уже учится радоваться тому, что происходит вокруг, — это общество намного интереснее для человека. Представьте себе ситуацию: посадили вы дерево и старательно вытягиваете его вверх, чтобы быстрее выросло. Это разумный подход? Если вы умеете использовать то, как дерево растёт, — хорошо, если заставляете его расти — из этого ничего хорошего не получится.

О будущем умных школьников

Вы видите будущее у тех мальчишек, которых Вы сегодня награждали?

Да, конечно. У них есть будущее. Я надеюсь, и у меня там есть какое-то, хотя, может, не такое светлое.

Какое?

Вопрос деликатный. Дело вот в чём. Разумеется, у всякого человека — разумного, неразумного — есть будущее.

Меня интересует их будущее…

Найдут ли они применение своим способностям?

Ну, их будущее как общей… массы ума.

Я понял. Найдут, конечно, найдут. Ещё раз повторяю, в этом наше общество стало немного умнее. Раньше они были востребованы, двадцать лет назад? Были. А на что? Правильно, вояки оплачивали большую часть исследований, на которые были востребованы эти самые мозги. Но это же не нормально. Сейчас, когда говорят, что на умных людей нет спроса, — это либо лукавство, либо враньё.

Об индивидуальности

Ребятишки в этом смысле чем хороши? Они даже не задумываются над вопросом, индивидуальностью они являются или нет. Они знают — каждый из них индивидуальность. Когда человек начинает об этом задумываться, начинает себя опрощать, подгонять себя «под», под Лениным или ещё под кем-нибудь себя чистить, это неважно уже… Когда человек начинает себя строить как часть общества, тогда он делает глупость, по-видимому.

О том, что хотелось бы забыть

Можно ещё один вопрос: чего бы Вам не хотелось знать? Есть что-то, что Вам не хочется знать? самое сильное из таких вещей — с чем оно связано?

Наше государство в этом смысле очень удачно устроено… Мне многие вещи не хочется вспоминать. Самое яркое, пожалуй, воспоминание — мой приезд в Москву в возрасте десяти лет. Я жил в городе Магадане, есть такой, может, Вы слышали про него. И вот в 56-м году исполнилось мне десять лет. И моя мама (а папа ещё некоторое время вынужден был там провести) приехала в Москву. Я пришёл в новую школу в центре города, и меня там в течение года изводили по-всякому. Ну, просто лупили непрерывно совершенно, хотя, ей-богу, никаких для этого причин не было. Ну, вот как-то всё так случилось. Вот об этом мне очень больно вспоминать. Не то чтобы не хотелось, но больно. Я говорю, мы живём в очень удобной стране, у каждого человека есть какие-то похожие вещи. Я в армии, слава Богу, не служил, я старший лейтенант запаса, и в тюрьме, кстати, тоже не сидел, что очень важно. А можно было бы и об этом повспоминать в случае чего. Была ещё мерзкая история, когда я на работу устраивался после окончания Физтеха. Это был долгий интересный процесс.

Почему он был долгим?

Ну, ведь нужно какое-то время, чтобы человек объяснил тебе, что он не может тебя взять на работу.

Почему Вас не хотели брать на работу?

Тогда это было однозначно, это был 69-й год. Это был чисто национальный вопрос. Я же еврей, в общем, как можно разглядеть. Да, Зильберман, так вот случилось. И папа у меня еврей, и мама.

В общем, они, может, и хотели бы меня взять, я был очень неплохой, на самом деле, студент, я окончил Физтех тогда, в принципе я довольно много умел чего, и они прекрасно понимали, что от меня можно получить очень много всего. Но были определённые ограничения, не могли они брать. Знаете, сколько нужно интеллигентному человеку времени, чтобы объяснить, что он меня очень хотел бы взять, но не получилось? Долго, это надо час разговаривать о том, о сём, в конце сказать, мол, к сожалению, позвоните, может быть, что-нибудь потом получится. Если двадцать человек по часу — это долгий процесс. Нормально…

Много есть вещей. Одна вещь очень неприятная. Вот когда в 70-м году у меня был целый выпуск в интернате, совершенно прекрасные классы, кстати. […] Класс был чудесный совершенно, у меня был не один класс тогда, и там было несколько ребят, которых не брали в вузы по той же самой причине. И вот надо одному из них объяснить, почему же его не взяли в вуз (очень светлый был такой, хороший мальчишка) — мне было мучительно стыдно. Причём мне, представляете, мне было стыдно за родное государство. Хотя, казалось бы, я то здесь причём? Но больно было и стыдно — ужасно. Вот такая была история. Да много их. Обижали. Обижали. Обижали. (Смеётся.)