Пастернак был также упомянут как враг в резолюции собрания, за которую все присутствовавшие проголосовали единогласно, включая тех, кто не выступал, например, Д.А. Гранина (в первый день собрания он был председателем)
Публикация представляет собой сокращенный (за счет комментария) вариант главы из книги: Золотоносов М.Н. Гадюшник. Ленинградская писательская организация: Избранные стенограммы с комментариями. (Из истории советского литературного быта 1940-1960-х годов). М.: Новое литературное обозрение (готовится к печати).
10. Очевидно, Прокофьев полагал, что, как в 1937 году, на ленинградских заводах будут организованы митинги, на которых рабочие и служащие с гневом и презрением выскажутся о предателе Пастернаке.Однако до митингов дело не дошло.
Тут, конечно, надо понимать, что проголосовать против (или воздержаться) было довольно сложно и, по-видимому, с большой вероятностью означало выпадение из совписовской обоймы. Но вот инициативные товарищи, типа этого Прокофьева (кто его теперь помнит? сдали все книги в макулатуру, наверное) действовали всё-таки по призыву сердца, я думаю.
Ну да, есть ещё такой вариант (не знаю, видела ты или нет, буквально неделю назад постил):
Как ни дорожил Володя своим номенклатурным благополучием, была черта, перейти которую он не мог. На заседании партбюро Союза писателей ему поручили быть общественным обвинителем на процессе Бродского. И вот, что он сделал. Тут же после партбюро спустился в буфет и нарочито прилюдно нахлестался коньяку до безобразия — с криками, битьем посуды, опрокидыванием мебели. И на следующий день явился, опухший, в ресторан спозаранку и все безобразия повторил, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: у Торопыгина запой, выпускать в суд его нельзя. Это был бунт маленького человека в советском варианте, но все равно бунт, даже, пожалуй, подвиг.
кто о чем а вшивый о бане я вот не знаю, как бы вела себя во всех этих ситуациях это сейчас просто быть порядочной и даже активной носить там печеньки протестному движению а когда даже нейтральность наказуема..
и вообще часто думаю, что атмосфера необходимости постоянного вранья и прогибания должны была как-то сказываться на психике может, призыв сердца некоторых товарищей - своего рода защитный механизм
Ну так вот поэтому люди и уходили работать кочегарами и сторожами — чтобы не сотрудничать с теми, кто завтра может настоятельно попросить подписать письмо или выступить на собрании. Или вовсе уезжали, но таких было, понятно, относительно немного.
Когда наш школьный учитель астрономии работал в Пулково, там затеяли кампанию против Сахарова, и тоже начали подписывать соответствующее письмо. Он сумел отвертеться от этого, потому что был в длительной командировке в Чили. Спустя тридцать лет он с большим удовольствием рассказывал нам, что его подписи нет под этим позорным документом.
А призыв сердца — это на самом деле карьеризм, стремление выслужиться, чтобы заметили, наградили и продвинули. Недавно прочёл в журнале gr_s замечательную цитату на этот счёт: «соцреализм — это умение польстить начальству в доступной для него форме». Вот в основном из такого добра и состояла вся советская литература.
На собрании деятелей культуры Москвы в Центральном Доме работников искусств, где должны были поносить Пастернака, намечалось выступление Славы [Ростроповича], о чем его и поставил в известность секретарь парторганизации Московской консерватории.
Слава возмутился: — Но я не читал книги! Как я могу ее критиковать? — Да чего ее читать? Никто не читал!.. Скажи пару слов, ты такой остроумный…
К счастью, у Славы был объявлен концерт в Иванове, и он уехал из Москвы. На следующий день после концерта — в субботу — он объявил директору Ивановской филармонии, что давно мечтал осмотреть их город и потому останется и на воскресенье. В понедельник же изумленный директор филармонии узнал, что Ростропович так потрясен увиденным, что решил остаться еще на один день. А в это время в московском ЦДРИ шло позорище, и многие видные деятели культуры выступили на нем.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
no subject
хотя, конечно, больше одного раза не проканает
так что да, я про этих, с зовом сердца
фуфуфу
no subject
Как ни дорожил Володя своим номенклатурным благополучием, была черта, перейти которую он не мог. На заседании партбюро Союза писателей ему поручили быть общественным обвинителем на процессе Бродского. И вот, что он сделал. Тут же после партбюро спустился в буфет и нарочито прилюдно нахлестался коньяку до безобразия — с криками, битьем посуды, опрокидыванием мебели. И на следующий день явился, опухший, в ресторан спозаранку и все безобразия повторил, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: у Торопыгина запой, выпускать в суд его нельзя. Это был бунт маленького человека в советском варианте, но все равно бунт, даже, пожалуй, подвиг.
no subject
я вот не знаю, как бы вела себя во всех этих ситуациях
это сейчас просто быть порядочной и даже активной
носить там печеньки протестному движению
а когда даже нейтральность наказуема..
и вообще часто думаю, что атмосфера необходимости постоянного вранья и прогибания должны была как-то сказываться на психике
может, призыв сердца некоторых товарищей - своего рода защитный механизм
no subject
хотя, конечно, больше одного раза не проканает
так что да, я про этих, с зовом сердца
фуфуфу
no subject
Когда наш школьный учитель астрономии работал в Пулково, там затеяли кампанию против Сахарова, и тоже начали подписывать соответствующее письмо. Он сумел отвертеться от этого, потому что был в длительной командировке в Чили. Спустя тридцать лет он с большим удовольствием рассказывал нам, что его подписи нет под этим позорным документом.
А призыв сердца — это на самом деле карьеризм, стремление выслужиться, чтобы заметили, наградили и продвинули. Недавно прочёл в журнале
no subject
Слава возмутился:
— Но я не читал книги! Как я могу ее критиковать?
— Да чего ее читать? Никто не читал!.. Скажи пару слов, ты такой остроумный…
К счастью, у Славы был объявлен концерт в Иванове, и он уехал из Москвы. На следующий день после концерта — в субботу — он объявил директору Ивановской филармонии, что давно мечтал осмотреть их город и потому останется и на воскресенье. В понедельник же изумленный директор филармонии узнал, что Ростропович так потрясен увиденным, что решил остаться еще на один день. А в это время в московском ЦДРИ шло позорище, и многие видные деятели культуры выступили на нем.
(из автобиографической книжки Галины Вишневской)